— Мне сегодня сказали надёжные люди. Это совершенно точно! Ты же не можешь не знать, что Германия поглотила Судетскую область Чехословакии, Данию, Австрию?

— Ну… Они объединились, э… под общей идеей немецких социал-националистов, — упиралась Рузя. — Ты же сам читал из газет, что всё прошло мирно…

— Читал. И что с того?! — перебил её Гольдман. — Теперь-то мирно не будет. Словакия теперь воюет с Польшей. Слушай сюда, сейчас мы быстро собираем вещи. Ты наводишь порядок, словно бы мы и не особо спешили, а я пока что снесу всё в автомобиль, расплачусь с пани Анной и буду ждать тебя. Ты не копайся, но по лестнице постарайся идти не очень быстро. Нам теперь главное до Братиславы добраться, а там уже проще будет.

— Почему проще? — Рузя была со всем согласна, но для чего разыгрывать спектакль перед пани Анной? Нет, сама она не трепетная лань, в жизни хлебнула и знает, что люди могут быть не такими как кажутся, и паспорт у Гольдмана поддельный, а хозяйке может захотеться перед властями выслужиться…

— Австрию мы почти всю проедем через Альпы, а в горы все новости медленнее доходят, — сказал Гольдман, теперь он взъерошил свою волнистую шевелюру и обхватил руками голову.

— У них не работает радио? — спросила Рузя. Она удивлённо смотрела на мужа и перенимала его беспокойство.

— Работает. Но в горах люди гораздо спокойнее реагируют на новости.

Через час Гольдман отдал пани Анне плату за последние три дня и сидел в авто, ожидая жену.

Рузя оказалась не дура и сыграла как надо: она надела одно из новых платьев, тех, что купил ей в Кракове Гольдман, заплела волосы в две косы, приколола шпильками и теперь не спеша спускалась по лестнице.

— Пани Анна, мы вам так благодарны за всё. Спасибо! — пела соловьём Рузя. — Надолго мы вас не оставим. К зиме снова ждите в гости. Збигнев решил вернуться и покататься на лыжах.

— Милости прошу, Пани Шиманская, — сдержанно кивала хозяйка.

Пани Анна вручила на прощание кусок пирога, расцеловала Рузю и прослезилась, пока та усаживалась в автомобиль.

Гольдман и Рузя молча переглянулись, махнули рукой пани Анне и «Horch» медленно выкатился на дорогу.

— Разве пани Анна не знает, что началась война? — спросила Рузя.

— Может и знает, — пожал плечами Гольдман. — Пока платят деньги — войны для неё нет.

Чехословакия, захваченная немцами, разительно отличалась от тихого курортного городка. Остановок практически не делали, только в придорожных закусочных. Наскоро перекусывали, просили налить кофе в старый, пузатый термос, покупали хлеб, колбасу и сразу отправлялись в дорогу.

Один раз Гольдман свернул в лес, и они спали там почти полдня, не закрывая верха авто. Но пошёл холодный осенний дождь и разбудил, мокро шлёпая по лицу. На вторые сутки подъехали к Братиславе.

— Нужно найти улицу Копчьянскую, которая переходит в улицу Прессбургерштрассе соседней австрийской деревни Китзее, — сказал Гольдман, растерянно тыча пальцем в карту. Он устало улыбнулся Рузе, наклонился поцеловать. — Кофе выпьем в Вене.

— Я прошу тебя, давай где-нибудь остановимся, — взмолилась Рузя.

— Мы не можем себе этого позволить, — нахмурился Гольдман. — Я обещаю тебе, через час мы выпьем кофе и съедим по куску пирога. — Рузя хотела искупаться и съесть горячего супа, но она молча смотрела на мужа, который тоже очень устал, и молча со всем соглашалась. — Представляешь, ещё недавно из Братиславы в Вену можно было доехать на городском трамвае!

— Едем, милый, — улыбнулась Рузя. — Черт с ними, с их трамваями. Я так устала.

* * *

Война ворвалась стремительно, пронеслась через улицы, прогремела в пригороде и так же внезапно затихла. И без того сонный провинциальный город замер в ожидании, боясь петь, громко говорить и далеко уходить от дома.

Польшу поделили. Жолкев неожиданно стал советским. Десять дней летали пули и звучали взрывы, а в один день неожиданно всё стихло. Договор между Германией и Советским Союзом разделил Польшу и узаконил новые границы.

— Марта, рассказывай, что там происходит? — спросила Зеленская, выглядывая на балконе из-за занавесок. — Стрельбы не слышно… Неужели это всё?

— Пани Роза, чтобы разузнать, нужно пойти на рынок, а это всё ещё опасно, — ответила экономка, стоя за креслом Зеленской. — И…

— Чтобы разузнать, нужно найти кого-то из Управы, — прервала Зеленская и раздвинула занавески ещё больше, словно её совсем не пугали редкие выстрелы. — Как хочется кушать… Марта, у нас скоро совсем ничего не останется. Попробуй раздобыть каких-то продуктов, если нужно, то поменяем на что-нибудь. Надо было сразу прислугу распустить — они стащили из еды всё, что видели.

— Я попробую… Осторожнее, пани Роза, они сейчас стреляют во всё подозрительное! Хоть в собаку, хоть в человека — им без разницы в кого, — забеспокоилась Марта, задёргивая занавеску. — Если бы найти Мрозовского, он мог бы лучше всех объяснить. Всё-таки они были немного дружны с паном Виктором.

Зеленская настойчиво убрала занавеску и молча выкатила кресло на балкон.

— Я в своём доме, Марта! Могу я смотреть на улицу?! Мне…не…

Зеленская вдруг захлебнулась словами, захрипела и стала заваливаться набок. Марта отпрянула, потом быстро присела рядом и попыталась закрыть окно.

— Пани Роза, — шептала она. — Пани Роза!..

Зеленская молчала. Она кренилась набок, как старая ржавая баржа. Глаза её смотрели несколько удивлённо и даже по-детски, рот искривило, лицо мгновенно побледнело, его теперь поразительно оттеняли светлые волосы. Смертельная бледность сделала Зеленскую схожей на актёра японского театра кабуки.

Марта оттащила кресло от балкона, развернула и увидела дырку в голове Зеленской. В аккурат возле правого виска в тёмном крошеве слиплись волосы, от уголка рта сбежала капля крови и застыла под подбородком.

«Надо бежать. Когда власть меняется так часто, то спокойной жизни не жди. Арештович-то злотые впихнул, не глядя. Нету у человека совести! Знал же, собака, что скоро за них и спичек нельзя будет купить! Эти, в Магистратуре, вообще больше всех знают, потому и сбежали кто куда. Крысы…Не успел. Такой дурак, всё тянул, тянул с отъездом. Эх, мама… Ну дался тебе твой Лёва! Если б дожил, то первый бы дал дёру, а ты за покойника держишься!» — думал Мрозовский, проходя с равнодушным видом мимо Управы. Так словно бы и не знал, что это за здание и никогда там не бывал раньше.

Он достал из шкафа старое отцовское пальто, битое молью и потёртое под рукавами, отпустил щетину и перестал чистить ботинки. Визитки свои сжёг в печке, опасаясь, что их случайно найдут. В том, что к нему скоро заявятся, он не сомневался, ибо сам бы